Беседовал: Павел Левушкан
Сегодня база в Котлах — это несколько корпусов, похожих на типовое общежитие.
Реабилитанты живут и трудятся тут же.
Основная сфера деятельности до недавнего времени — сельское хозяйство и производство стройматериалов.
Начинали с сельского хозяйства буквально «с нуля». Сами учились сажать картошку, выращивать свиней и овец. Затем некоторые волонтеры даже получили высшее образование на инженеров-зоотехников.
Но сейчас один из первых в России реабилитационных центров вынужден искать новые направления для самообеспечения.
Основатель и бессменный руководитель «Новой Жизни» Сергей Матевосян, с которым мы встретились на главной базе «Новой Жизни» в бывшей психбольнице в поселке Преображенка, говорит об этом с горечью в голосе: «Сельское хозяйство всегда было очень проблемным в России. Учитывая, что государственная политика не направлена на то, чтобы поднимать внутреннего производителя. Есть декларации, но на самом деле это никому на фиг не нужно. У нас было 1000 свиней, 10000 кроликов, 100 коров, было молочное производство, 500 овец, до этого еще было 6000 птиц, а сейчас мы просто пришли к тому, что дальше мы просто не можем развиваться без субсидий. А всякая нестабильность бьет по себестоимости. Мы производили молоко по себестоимости 13 рублей, а молочные заводы принимают по 11 рублей. И как мы можем работать? Государство должно было бы доплачивать нам эту разницу, как это принято во всех европейских странах. А нам надо двигаться вперед, надо развивать центр, поддерживать те обороты, которые набраны, а не снижать.»
Сегодня в центре на 200 мест чуть больше 100 реабилитантов. И так практически во всех учреждениях реабилитации наркоманов. Но вовсе не потому, что зависимых стало меньше или государство справилось с проблемой. Просто статистика наркомании напоминает синусоиду: то вверх, то вниз. По мнению Сергея Матевосяна, сейчас мы находимся на нижнем участке кривой. Первая волна наркоманов пошла на спад за счет смертности, но на иглу подсело новое поколение, которое пока еще бездумно «кайфует», но пока не дозрело до осознания серьезности своего положения. И возникает ощущение, что в обществе наркоманов стало меньше. В этот момент высокие полицейские чины начинают вешать себе медали и выписывать премии. Но буквально через полтора-два года Россию захлестнет «девятый вал» новых наркоманов.
«Силовики не контролируют ситуацию в стране вообще никак. Если брать глобальную ситуацию, силовики уже давно расписались в собственном бессилии. Они это прямо, не стесняясь говорят, что мы, по большому счету, ситуацию в стране не контролируем. То же самое центры, вот как наш. Они не имеют никакой господдержки, они выживают сами. А выделяемые государством деньги на профилактику наркомании будут распилены между своими.»
Ни «Новая Жизнь», ни другие реабилитационные центры, с которыми Сергей общается в рамках созданной при его участии Ассоциации, ни копейки из этих денег пока так и не увидели.
Все начиналось в подвалах Дыбенко
А вообще, с чего началась эта история с наркоманами?
Это был 1994–95 год, когда был пик наркомании. С начала 90-х до 1997–98 года кривая наркомании росла и достигла своего пика. Она и сейчас не особенно опустилась. Но тогда просто был взлет. И мы случайно, хотя мы не верим в случайности, оказались в этой сфере. Одна знакомая девушка, у нее пропал брат. Вдруг она получает информацию, что он на Дыбенко, на рынке. Она идет туда одна. Пришла и очутилась словно среди гуманоидов каких-то. Она смотрит, а вокруг люди, не похожие на людей.
Дыбенко — это что такое было?
Это был абсолютно обыкновенный рынок, который на деле имел только видимость рынка. Там торговали фруктами разные этнические группировки, но на самом деле это был центральный нарко-рынок по Питеру и даже по России. Здесь можно было в любое время дня купить любое количество наркотиков, начиная от одной дозы до сотен килограммов. Торговали круглосуточно и все наркоманы города стекались туда и для того, чтобы далеко не уходить, они шли в подвалы, приготавливали себе там всё, в антисанитарнейших условиях делали себе уколы. Там же они рубились, потом наркоман по мере своей деградации уже перестает уходить домой, вообще и дом теряет, его из дома выгоняют, и они стали оседать в этих подвалах. Один, два, три, 10, 20, сотни людей. И там, в этих грязных подвалах жилых зданий, где канализация прорвана, где комары, вонь — там образовалась колония. В самый пик мы насчитывали в каждом подвале от 5 до 15 человек. Если посчитать по всему кварталу, это были сотни людей. И это только те, которые осели здесь. Большинство еще уезжали в свои квартиры, дома. Но это был центр распространения эпидемии. И вот туда мы попали.
Знакомая девушка во второй раз уже побоялась одна идти и попросила меня. Я взял с собой еще парня, мы нашли ее брата в одном из подвалов. Он сидел абсолютно глушеный, на максимальной дозе, худой, деградировавший. Там сидели еще парень и девчонка молодая. Это был наш первый визит. Во второй раз я взял уже нашего видеооператора. Тогда не было ни идеи создания центра, ни создания фильма, просто хотелось зафиксировать то, что там происходит.
Потом это вылилось в создание фильма, который полмира обошел, затем в создание центра, но это были первые шаги. Сам парень не захотел никуда ехать, он сказал: «Всё, до свидания, у меня все нормально, меня вся эта жизнь устраивает». А девчонка, Лена, просто просила, умоляла нас: пожалуйста, помогите мне, если это вообще возможно. Мы стали забирать их в квартиры, мыть, перевязывать, кормить. Сначала в подвале кормили, потом поняли, что каждый раз, возвращаясь обратно, для встречи с ними, мы не находим кого-то: один умер, другого в тюрьму посадили, кто-то без вести пропал. Девчонка вышла на трассу заработать денег проституцией, увезли и неизвестно, где она. Люди исчезали в этом страшном мире просто один за другим.
Каков срок жизни наркомана был в этих подвалах?
Тогда? Очень индивидуально все. У нас был случай, исключение из общих правил. Девчонка один раз укололась в жизни, никогда больше не кололась, заразилась ВИЧ и лет через 8 умерла. Она больше не торчала, но умерла потом от СПИДа. Есть люди у нас, которые 15–18 лет кололись и жили в этих подвалах, гнили, но тем не менее как-то существовали. По-разному бывает, но в среднем, если брать жизнь наркоманов в те годы, было от 3 до 7 лет.
Ну хорошо, ты увидел этих людей впервые в подвале и получается, тебя это настолько потрясло, что ты решил посвятить всю жизнь изгоям общества?
Я не хотел ничего посвящать, у меня не было даже мыслей никаких сформировавшихся, потому что это был просто шок. Это был настолько сильный шок, что когда мы из этих подвалов выходили, смотрели друг на друга, у нас даже не было ни слов, ни эмоций, чтобы это обсудить, было ощущение полного кошмара.
Как в концлагерь попадаешь и смотришь, люди идут в газовые печи, и там не до того, чтобы обсуждать, размышлять на тему призвания. Там просто шок. И мы пытались им сразу помочь. Видим - сидит, худой. Тут же побежали в магазин, купили сосиски, кефир, хлеб, накормили его. Смотрим, он весь гнилой уже, у него черви в ногах копаются. Тут же бежим в аптеку, берем перекись водорода, бинты, моем, перевязываем. Мы делали то, что надо было в эту минуту делать.
Мы не смотрели в будущее, мы не думали, что все вот так произойдет и начнется целое движение по всей стране. Мы просто тупо реагировали на то, что видели наши глаза. Кого-то надо было в больницу, мы вызывали скорую. Скорые отказывались их забирать, приходилось жестко «наезжать» на них. Врачи не понимали кто мы. Одни думали, что мы бандиты, которые нашли там своего родственника несчастного. Не хотели брать наркоманов. Во-первых, полное презрение. Во-вторых, все медики понимали тогда, что наркомания неизлечима. Они знали, что это бесперспективно. В-третьих, у них не было на это денег.
Это был для наркомана замкнутый круг, из которого ему было не вырваться. И мы начинали шаг за шагом им помогать. Целый год промучились: искали деньги, квартиры. И вдруг поняли, что этих усилий недостаточно. Мы им помогаем, а они умирают, через какое-то время снова идут обратно, и ничего из тех усилий, которые мы прилагали, реального результата на тот момент не приносило. А мы уже просто бредили тем, чтобы им помочь.
На самом деле у нас было всего 2 выхода. Нам надо было или сделать вид, что мы ничего не видели, проигнорировать и дальше жить своей простой человеческой жизнью, которая у нас была на тот момент. Или надо было начинать что-то делать. Но лично я понимал одно — просто так дальше жить я уже не смогу, буду презирать самого себя за то, что имел возможность помочь, но просто прошел и ничего не сделал. Поэтому все начиналось шаг за шагом. Перспективы мы не видели, но видели только то, что нужно сделать при следующем шаге. И вот так, шаг за шагом, мы зашли так далеко, что обратно пути давным давно нет. Только вперед.
Через год мы поняли: нам нужно создавать какой-то центр. Нам нужно 24 часа в сутки, 7 дней в неделю заниматься с ними для того, чтобы был какой-то результат. Поэтому мы начали искать помещение, обращаться в городскую администрацию. В Питере нам сказали: да пошли эти наркоманы подальше, они нас не волнуют.
Помощь пришла… от Александра Невского
Официальной статистики не было или она была нереальная: на пятимиллионный город всего полторы тысячи наркоманов и те — афганские ветераны. А мы понимали, что этих наркоманов ну просто пруд пруди. Когда мы стали с наркоманами заниматься, я вдруг на улице стал видеть сколько их вообще. Получив отказ в Петербурге, мы вышли на Кегнисепский район, на заместителя мэра по социальной политике, Александра Невского. Мы вышли на него через знакомых, пришли к нему, рассказали о том, чем мы занимаемся, что нас волнует, а он человек такой достаточно понятливый, чиновник, который не потерял человеческого лица. В Кенгисепе тоже была очень жесткая проблема с наркотиками. Город стоит на транзите: Эстония, Прибалтика, Польша, а в Польше очень много лабораторий, где производились наркотики, их сюда привозили. Выборг и Кенгисеп — это были самые криминальные города в плане наркотиков. В Кингисеппе от наркотиков вымер просто целый пласт молодежи. Они начинали успешными, а потом докатились. Это те, которых мы находили потом в подвалах на Дыбенко.
И вот Александр Невский предложил нам приехать сюда, в Преображенку. Мы приехали, здесь была бывшая психушка, которая уже 3–4 года была закрыта. Вот в этом мужском корпусе поймали бывшего главврача, который отрывал вагонку от стен и себе дом обшивал. Мы его погнали оттуда. Все было разрушено, не было ни одной живой комнаты, одна комната главврача была более-менее. Невский говорит: Устраивает? Мы в шоке были — целый комплекс, одни руины, но тем не менее — хоть что-то. Он пообещал, что сделает нам это бесплатно, придумает, как передать. У нас даже организации не было зарегистрировано, но мы готовы были быстро зарегистрировать и принять это все на себя. В конце концов, как он ни пытался, не получилось бесплатно. Выкатили нам сумму огромную по тем временам. Это было около 50 тысяч долларов. У нас тоже выхода не было, мы понимали или мы беремся или не беремся. Если мы будем искать деньги, мы всю жизнь будем их искать и так и не найдем. Мы просто сказали себе: если это Божье дело, значит Бог поможет найти эти деньги. Если нет, ну значит тогда нет. Но тем не менее, мы будем делать. Нам не надо заботиться где найти деньги, нам надо заботиться как быстрее этих ребят вытащить из подвалов. Единственное, что они нам дали, это 10 лет рассрочки. Правовых возможностей, чтобы нам бесплатно передать, тогда не было. Через год мы выплатили всю сумму. Вообще, просто потрясающе, сумма просто упала на нас, как манна с неба.
К нам приехала одна женщина из одного христианского служения в Англии, которая увидела нашу видеокассету с Дыбенко и захотела приехать сюда, чтобы просто посмотреть что здесь происходит. У нас тогда ничего выдающегося не было: одни руины, осень глухая, слякоть, грязь, мы в этой грязи копошимся. Одна машина у нас была, финны подарили нам пятую модель Жигулей — ведро с гайками. Мы ей тоже рассказали, как все началось, чай попили, она уже собиралась уезжать, у нее самолет был через пару часов. И перед отъездом она говорит: чем бы я могла помочь вам. Я подумал и говорю: какие-нибудь инструменты: лопаты, топоры, а то ничего нет. Она говорит: сколько это стоило бы? Я говорю: ну, десять баксов. Она продолжает: ну хорошо, это не проблема, а что-нибудь побольше, чем могу помочь? Я ей говорю: хорошо, если мешок сахара купишь, потому что все без сахара, чай без сахара. Она отвечает: это сколько стоит? Мы ей: ну, 20 баксов. Она говорит: хорошо, это тоже не проблема, а что-нибудь еще, какая-нибудь более важная проблема есть?
Я говорю: ну нам нужна машина типа микроавтобуса потому что привозим сюда и материалы и еду из города, и наркоманы лежачие бывают, их в машину даже не посадить. Она говорит: сколько стоит? Я говорю: ну старенький 2–3 тыс долларов будет стоить. Она не выдержала и говорит нам: короче, скажите, какая самая большая нужда у вас? Я выпалил: 50 тысяч баксов и вот эта земля будет наша — это самая большая нужда. Она сказала «ОК» и уехала. А через пару месяцев вернулась и привезла все эти деньги. Эта женщина у себя в Англии пошла по церквям и рассказывала везде: есть такое служение в России, где спасаются наркоманы. На тот момент у нас уже было несколько потрясающих случаев трансформации: был наркоманом, трупом вообще, и вдруг он становится нормальным человеком, еще и присоединяется к нам, чтобы и другим помочь.
Чудо исцеления
Ты помнишь своего первого реабилитанта? Как сложилась его судьба?
Да. Ольга Мельничук. Еще центра не было. У нее было 14 лет наркотической зависимости, рак крови из-за бензольного отравления. Когда еще был Советский Союз, в Питере была программа спецслужб или городских властей, сейчас никто не знает. О ней рассказывал Невзоров в передаче «600 секунд». Власти добавили в одну из составных частей, из которых делают наркотики, бензол. Бензол это яд. Это было сделано для того, чтобы просто выкосить всех наркоманов. Партия ингредиента с бензолом была вброшена в аптечную сеть, наркоманы взяли все это, сварили и за один раз 600 человек попало только в военно-медицинскую академию. Все умерли, кроме Ольги. Ее мать просто с колен не вставала, молилась: Господи, спаси мою дочь, потому что она умирает.
Ольга выписалась из больницы, но у нее был диагноз: рак крови. Она несколько лет стояла на онкологическом учете. Мы познакомились с ними, когда были в обществе «Матери против наркотиков» в Питере. Матери собрались, не зная как помочь детям, и вот мы пришли и начали говорить, что мы верим в то, что наркоман может стать нормальным человеком. И вдруг заходит мать с Ольгой. А та уже ходить не могла, ее возили на такси, она весила килограмм сорок, беззубая полностью. Она торговала наркотой, пришел наркоман на ломках, начал отбирать у нее наркотики, денег у него не было, ее избил, мать избил, выбил ей все зубы. Молодая девушка с безумными стеклянными глазами, худая, как скелет. И в этот момент мы говорим, что верим в то, что Бог может помочь этим людям, если они сами хотят. Женщины поворачиваются и говорят: если вот этой девчонке Бог сможет помочь, тогда мы во что-то поверим. Мы говорим на таком энтузиазме: Да нет проблем, мы ее берем на себя.
У нас тогда был в группе один парень бывший военный, исполнительный такой. Я ему говорю: Саша, едешь к ней домой, или она становится христианкой или ты становишься наркоманом, одно из двух, третьего выхода нет. Он пошел к ним домой и все, что мог делать, делал. Выливал уже сваренный наркотик, выгонял наркоманов, его выгоняли из дома — он через окна залазил. Две недели он честно отбарабанил там и через две недели Ольга ему сказала: пошел вон отсюда, не хочу я никакой помощи, у меня выхода нет, я все равно умру. Если человек сам не хочет помочь себе, значит ему не сможет помочь никто. Александр уехал, она неделю просидела и потом она уже рассказывала нам, что его ненавидела, но когда его не стало, начала скучать по нему. Это были единственные нормальные люди в ее жизни, которые хотели ей помочь, но она их отвергла.
В итоге, Ольга говорит матери: мам, отвези меня в церковь, я хочу покаяться перед смертью и умереть. Мать сажает ее в такси, привозит в церковь, в протестантскую. Она в церкви была вообще невменяемая. Пришла, на ступеньки села и все собрание была просто глушенная: кричала, красилась, всякие нелепости делала, но в конце вышла покаялась, молилась, за нее вся церковь. Мать ее домой уже не на такси повезла, а доехала она на трамвае.Потом свидетельствовала что: уже одно это для меня было чудом, потому что раньше на ногах стоять не могла. Приехала домой, легла умирать: день прошел, два прошло, три дня прошло, у нее ломок нет и тяги нет колоться. Встала, созвонилась с нами и мы ее взяли, прикрепили к своим людям, у нас там ребята торговали на рынке. За месяц она поправилась на 28 килограммов. Вдруг аппетит проснулся, она начала есть, мы ее кормили, последнее отдавали, она не наедалась, ела все абсолютно. Начала поправляться. Еще беззубая, но глаза уже чистые. Начала ходить в церковь и была в нашем кругу. И через месяц я ей говорю: «Слушай, Оля, раковые больные так не поправляются, они только худеют. Иди сдай кровь». Она пошла к врачу, у которого стояла на онкологическом учете, сдала кровь.
Приходит результат - кровь чистая, вообще нет ничего. Врач решил что ошибка и отправил на пересдачу. Она пошла еще раз сдала, опять чистая кровь. Врачи консилиум собрали, в итоге решили, что диагноз был неправильный. Она им отвечает: «Как мог быть неправильный диагноз, если я 2 года стояла на онкологическом учете. У меня было бензольное отравление и я единственная выжила». Врачи ее спрашивают: а что с тобой случилось? Она говорит: я в церкви была, за меня помолились, я покаялась и Бог меня исцелил.
Это был первый случай, который нас очень сильно вдохновил. Это был уникальный случай, потом таких случаев практически не было. Нужен был труд самого человека, наш труд и много времени.
Наркоман — это генератор проблем
Что делать родителям, у которых дети не хотят лечиться. Как им быть? Что делать, если человек не хочет? Ты видишь как он умирает, а сделать ничего не можешь.
Каждый человек, становясь наркоманом, становится паразитом, вампиром, который живет только паразитируя, как пиявка, которая присосалась к телу и сосет кровь, пока может. Если ее оторвать, она погибнет. Она ищет другое тело, чтобы прилипнуть и сосать опять кровь. Наркоман обязательно живет за счет кого-то. По мере деградации, он становится тем, кто должен жить за счет кого-то: воровать у кого-то, манипулировать кем-то. И как правило, этими людьми становятся самые близкие люди, родители. Используя слабость или слепоту родительской любви, он становится их вампиром. И высасывает из них все, манипулирует, ворует, а они, из желания помочь своему ребенку, делают все с точностью до наоборот — они помогают ему оставаться наркоманом. Невольно они становятся созависимыми спонсорами своему ребенку. И чаще всего, для того, чтобы эту пиявку оторвать от этого подсоса, мы работаем с родителями, убеждая их, чтобы они прекратили спонсировать своего ребенка. Прекратите оплачивать его долги, прекратите выкупать его из милиции, прекратите его лечить, прекратите даже его кормить, потому что, кто не работает, тот не ест. Объявите ему ультиматум: или ты едешь лечиться или ты уходишь из дому и все, ты для нас потерян. Если ты, вылечившись, вернешься обратно, у тебя есть семья, дом. Если ты не хочешь - уходи и умирай где-нибудь в резервации. Выбрал себе такую жизнь, значит пожинай сам свои плоды.
Если родители так делают, это является мощным мотивирующим стимулом для наркомана. Все, его оторвали, дальше куда ему идти? Он идет к своим друзьям — нет у него друзей, он идет к своей подруге — он не нужен своей подруге, она такая же наркоманка. И он становится изгоем. Наркоман — это как некий генератор, который каждый день вырабатывает массу проблем и скидывает эти проблемы на своих родителей. И они, уже умирая под грузом этих проблем, продолжают тащить своего ребенка. А ему чего не кайфовать, чего ему не торчать, если все проблемы решаются не им, а за него. Скиньте на него все его проблемы и пусть они раздавят его, пусть он понимает, что наркотик это не кайф, а геморрой. Сначала наркоман в шоке, он начинает орать, кричать, что его никто не любит, манипулировать родителями — «что вы делаете, я же ваш ребенок». Не обращайте внимания на все эти эмоции, жестко держите свою линию.
Вот реабилитационный центр, идешь, проходишь реабилитацию, возвращаешься нормальным человеком, у тебя есть мы. Столкновение с жестокой реальностью является мощным мотивационным средством. Мы приводим его в состояние, когда он должен понять, что все свои проблемы создал только он сам. Никто не виноват в его проблемах, кроме него. И когда он это понимает, мы говорим: если ты это понимаешь, мы готовы тебе помочь. Если он не понимает, он винит всех: родителей, правительство, наркомафию, кого угодно. Такой человек не сможет вернуться в нормальную жизнь.
Какова ваша методика? В чем секрет? Почему люди, которые приходили с пустыми глазами, обретают новую жизнь? На чем основана реабилитация в вашем центре?
Секрета никакого нет, но мы подсознательно, интуитивно, шли правильным путем. Потому что просто не хотели врать ни им ни себе. Мы нащупали основные базисы принципов социальной реабилитации, которые существуют во всем мире уже больше ста лет и о которых мы не знали. И поэтому мы пришли к тем принципам, на которых существуют терапевтические коммуны. Во всем мире такого рода центры самопомощи называются терапевтическими коммунами.
Человек должен осознать свою проблему и тд. Вобщем-то это принципы 12-шаговой программы. Изначально это была сугубо христианская программа, которая появилась в середине прошлого века.
Мы сделали эту программу менее академичной, мы вообще про нее ничего не знали. Когда потом я смотрел на эти шаги, все абсолютно верно, если не делать это академическим образом. Ты можешь понимать все о болезни, но оставаться больным. Ты можешь понимать все виды лечения этой болезни, но оставаться больным, если ты сам не сделал определенные шаги. Поэтому мы делаем очень просто: мы сначала смотрим на мотивацию или стимулируем эту мотивацию у конкретного человека, потом мы его забираем в условия стационарного центра на длительный период реабилитации. Сейчас у нас год и 2 месяца, плюс 4 месяца адаптации в городе. То есть, всего год и 8 месяцев. и это еще очень короткий срок, мы его будем увеличивать. Человек уезжает из агрессивной среды в чистую среду. Это первое условие. Он не может проходить реабилитацию в агрессивной среде.
У нас есть жесткие правила, которые нарушать нельзя, которые исключают любой вид присутствия нарко-философии, даже разговоров нельзя вести. Запрещено курить, запрещен алкоголь, наркотики, естественно, запрещены любые интимные отношения, парни отдельно, девчонки отдельно. За переписку, любовные письма немедленное исключение из центра. Даже разговаривать наедине не могут, в коллективе пожалуйста, наедине — запрещено. Наркоманы — это крайне сексуально распущенные люди, особенно женщины. Запрещено любое физическое и моральное насилие в любой форме, потому что наркоманы это сугубо криминальные люди, с криминальным менталитетом. Запрещено лгать, воровать, за воровство мы человек десять уже посадили в тюрьму. Тюрьма для наркомана — это камера хранения. Запрещено материться, выходить за территорию центра и запрещено не подчиняться распорядку дня. Порядок для всех, никакого в этом смысле индивидуального подхода нет. Если человек нарушает правила, мы исключаем его из центра. По многим пунктам мы сначала беседуем с человеком. Если он снова нарушает, тогда мы его исключаем. За некоторые нарушения, например, за физическое насилие, кто-то кого-то ударил — немедленное исключение из центра, никакой беседы не будет. И вот таким образом работаем, раскачивая его твердыни в мозгу, в душе. Это как зуб больной, его надо сначала раскачать, потом вырывать.
Ведь наркоман все время врет. Как удается отучить их врать хотя бы?
Да, одно из правил это — запрещено лгать. Если человек явно соврал, то мы вызываем его на собрание работников и разбираем эту ситуацию. Мы помещаем его в среду, где ложь не приветствуется, она презираема, вне закона и человек начинает привыкать к состоянию, что ему не нужно лгать, чтобы выживать. Почему лжет наркоман? Он лжет сначала для того, чтобы оставаться наркоманом, потом чтобы выживать, а потом врет просто потому что он заврался так, что у него вся жизнь — ложь, он врет когда надо и когда не надо. У нас есть такое выражение: «Наркоман сказал «здравствуй“ и уже соврал».
Поэтому мы не верим по определению, наркоману верить нельзя ни при каких обстоятельствах и мы помещаем человека в ту среду, где ложь вне закона. И он начинает как бы обнажаться. Вот он соврал и нелепо выглядит, потому что врать не надо здесь, наоборот, здесь надо говорить правду для того, чтобы тебе помогли. Если ты врешь, ты сам отдаляешь себя от своего собственного спасения. Как тебе помочь, если ты врешь? Если у тебя болит сердце, а ты приходишь к врачу и говоришь: у меня пятка нарывает или ухо болит. Ну как он тебя вылечит, если ты врешь? Надо говорить правду и ничего кроме правды. Они привыкают. Я не говорю, что нет лжи в центре, потому что мы берем сюда именно лживых людей, но постоянно ведется работа по искоренению этого.
Человек начинает понимать, что врать бесперспективно и невыгодно. Врать бесполезно и начинает строить свое мышление от обратного. И нужно достаточно длительное время, чтобы человек просто понял, что он был безумец, когда он врал всем и самому себе в первую очередь. По этой же схеме строится все остальное.
Большинство девчонок были проститутками, зарабатывали себе на дозу, процентов 30–40 были изнасилованы своими собственными отцами или своими родными братьями. Наркоман брат продавал свою сестру, как проститутку и сам с ней жил. В итоге она смотрит на мужчину, как на источник дохода, который заплатит за слово любовь. Любовь это то, за что тебе заплатят, больше или меньше или вообще кинут тебя. Мы приучаем к тому, что слово «любовь» существует, есть чистые отношения между мужчинами и женщинами, что она предназначена Богом быть хорошей женой, матерью, дочерью. И то же самое мужчина. Должен быть хорошим сыном, мужем, отцом. Они даже не представляют, что они могут такими быть, потому что наркотики лишили их даже вот этих представлений.
Без веры освободиться от наркотиков невозможно
А какую роль здесь играет духовная составляющая и какие церкви вам помогают? Кто осуществляет духовное окормление?
Духовная составляющая — это неотъемлемая часть реабилитации. Нас изучало Министерство Здравоохранения, академики сюда приезжали, по нам писали целый научный труд. Они сами участвовали во всех наших мероприятиях: утренних собраниях, вечерних собраниях, работе и тд.
То есть ученые апробировали вашу методику?
Они ее проанализировали, изучили по научным методикам. У нас есть большой отчет от министерства, где написано черным по белому, что духовная составляющая является неотъемлемой частью реабилитационного процесса.
И с какими церквями вы сотрудничаете?
С абсолютно любыми, нам неважны деноминационные окраски или различия. Для нас существует только один критерий: если сама церковь или служители церкви заинтересованы помочь наркозависимым. Не секрет, что есть много церквей, которым на них просто наплевать, у них свои цели. Они заинтересованы в успешных людях, а не в проблемных.
Я знаю, что к вам приезжают из Питера, из Кингисеппа.
Для нас есть две деноминации: искренние и лукавые. С искренними работаем, с лукавыми не работаем. Есть равнодушные, есть неравнодушные. С равнодушными не работаем, неравнодушные — это наш братья. По такому критерию мы и сотрудничаем не только с церквями, но и вообще со всеми людьми. Такие же врачи есть, силовики, чиновники. Поэтому мы не ставим акцент на деноминационной принадлежности, это очень сильно ограничивает нас в рамках. Меня интересует сама личность служителя, который действительно искренне заинтересован, чтобы помочь ребятам.
Слышал, что к вам и лютеране приезжают.
Самый ближайший к нам священник — о. Григорий, в семи километрах от нас живет. Он от нас не вылазит, буквально. Мы очень рады такому сотрудничеству. Он никогда не тянет одеяло на себя. Сначала он не понимал некоторые принципы реабилитационного служения и мы ему объясняли, но он пришел сюда как человек, который хотел научиться помогать наркоманам, поэтому слушал нас. И с местным батюшкой православным у нас великолепные отношения, за что я думаю, он не раз получал «по шапке» от своего высшего руководства.
Мы уважаем всех, если это искренние люди. Для нас нет родных и двоюродных, для нас все родные, если это действительно родные. Деноминационные споры пусть остаются в церковных офисах. Здесь место, где должны объединиться все вокруг одной великой заповеди спасения людей, в данном случае наркоманов. Потому что написано в Притчах, «спасай взятых на смерть и неужели откажешься от обреченных на убиение». Это та группа, которая обречена на убиение. У них другого выхода нет, они все должны умереть. Статистика: каждый год в России от 100 до 140 тыс смертей происходит от прямой передозировки. Нет статистики по сопутствующим болезням: ВИЧ, гепатит, криминальная активность, ДТП под наркотиками. Это все не считается.
Во всех реабилитационных программах в России приблизительно 5 тыс человек одновременно. Из них 50% — это те, которые успешно пройдут реабилитацию. Две с половиной тысячи. А что с остальными 97500, которые умрут? Это статистика, они вымрут. Поэтому мы считаем, что мы недостаточно работаем, надо работать еще больше. Надо создавать тысячи реабилитационных программ, как в Штатах. В Штатах 320 миллионов население и официально 6 миллионов наркозависимых, которые сидят на тяжелых наркотиках. В России 120 с небольшим миллионов, ну 130 миллионов, и те же 6 миллионов наркоманов. В Штатах проблема в 2,5 раза меньше, но они считают, что это национальное бедствие, национальная катастрофа. У них спецслужбы, все общество заточено против наркотиков. Вся власть заточена против наркотиков. А у нас все с точностью до наоборот.
Хорошо, ну прошел человек реабилитацию, а как дальше? Какая идет социальная адаптация? И какой процент людей у вас, которые получили устойчивую ремиссию? Как наркоману вернуться в общество?
Я всегда говорю 50 на 50, а представители Минздрава выявили после исследования: 59% положительный результат. Но все равно есть разные моменты, которые невозможно предусмотреть, поэтому я снижаю. После реабилитации люди едут в город на адаптацию. Они живут тоже в ограниченном кругу выпускников, но уже не в условиях стационарного центра, а в условиях города, где больше рисков. Они живут вместе в агрессивной среде, но учатся жить, как чистые люди. Мы устраиваем их на работу. Они живут в квартирах, одна для женщин, другая для мужчин. Все работают. Все зарабатывают деньги, но эти деньги идут в общую копилку. Они платят за квартиру, за еду, за все свои транспортные расходы. То, что наркоман раньше не мог делать — правильно расходовать деньги. Кроме того, они очень активно распространяют информацию о центре тем наркоманам, которые еще действующие.
А нет опасности в общении бывшего наркомана с нынешним?
Есть, всегда есть.
Они бросаются в условия, в которых должны переживать эти искушения?
Нет, они должны среди этих искушений показать, что они действительно изменились. Также они являются командой 911. Например поступила информация: там наркоман в тяжелом состоянии, бомж, умирает где-то. Команда оперативного реагирования в течение 24 часов выезжает и делает все, чтобы спасти этого человека. И адаптанты являются частью этой команды. Там есть штат наших работников, которые живут в городе и руководят адаптационным центром. Это две квартиры и помещение в аренде у города, которое является нашим штабом. После адаптации они или присоединяются к нам, или строят свою жизнь уже самостоятельно.
Много присоединяется?
На сегодняшний день у нас 117 работников, это стационарные работники центра, все волонтеры. Есть масса людей вокруг центра, которые не являясь нашими работниками, тем не менее нам помогают. Часть из них это наши выпускники, часть разъехались по всей стране, по всему миру, бывшему СССР. Мы их никак не контролируем, мы их просто отпускаем. Если у человека все нормально, часто приезжают уже с семьями, с детьми, скучают очень.
Сколько семей уже появилось?
У нас на прошлой неделе была 196-я свадьба.
А всего сколько людей прошло через центр за эти годы?
Больше 5 тысяч. Это те люди, которые так или иначе обратились за помощью. Это могут быть одноразовые контакты.
А узнают о вас как?
50% это интернет, остальные — это реклама или сарафанное радио.
Когда ты уверовал в Бога?
Я родился в обыкновенной семье и уверовал в 26 лет в Питере. В баптистской церкви.
То есть когда ты начал центр, ты был уже верующим человеком?
Да, до этого было 5 лет тюремного служения. Вся моя прошлая жизнь была вокруг самого себя, служение себе любимому. От этого я уже очень сильно устал. В 14 лет я уехал из Армении в Москву и один жил в этом сумасшедшем городе, где окунулся во все соблазны. Были и хорошие моменты и очень нехорошие, были моменты, за которые мне до сих пор стыдно. Но вся жизнь крутилась вокруг удовлетворения своих собственных амбиций, от чего я просто устал и в конце я ощущал такую пустоту внутри себя, что думал: если это жизнь, то зачем она вообще нужна? А что дальше? А дальше эта пустота просто будет увеличиваться?
Когда ты приходишь к Христу, когда ты понимаешь что тебя, такого какой ты есть, Бог принимает через жертву Христа, которую Он принес, заплатив за наши грехи, только нужно уверовать, покаяться и жить достойно, веруя и получая силу от самого Христа. Здесь ты понимаешь, что уже все совершилось для тебя, не тобой, ты незаслуженно получаешь милость, прощение, но из-за того, что тебя простили авансом, ты настолько благодарен простившему тебя, что ты готов жизнь посвятить этой Личности. Поэтому меня не устраивает большинство христианских настроений, которые говорят что ты можешь верить в Бога без служения Ему, или что служение Богу может быть без жертвы, то есть комфортное христианство, Пепси-лайт. Меня это очень сильно раздражает, когда те люди, которые говорят от имени Бога, продолжают жизнь самоудовлетворения, но уже в Царстве Божьем. Я сначала это не понимал, потом меня это возмущало, потом раздражало, а теперь мы просто от этого дистанциируемся, ничего общего не хотим иметь. Просто делаем то, что делаем.
Возвращаясь в 94–95 год. Если бы ты сегодня, исходя из твоего опыта, мог вернуться назад и начать все заново, то стал бы ты заниматься тем же самым? Ни о чем не жалеешь?
Ну я бы даже не хотел вернуться в те годы. Вот мне бы сказали сейчас: хочешь быть на 20 лет моложе? Я уже сделал то, что сделал, ни о чем не жалею. Даже не хочу молодеть. Хочу это же самое развивать настолько, насколько хватит жизненных сил. Самый тяжелый день из моей прошлой жизни я не поменяю ни на какой из дней вне этого служения.
Источник:baznica
| ||||
| ||||
| ||||
| ||||
| ||||
