Первая глава Тут
Неблагодарная свинья
Да. Прав был мой напарник по «саманному производству» сектант-баптист Паша. Он мне как-то сказал примерно так: «Чем больше ты будешь убеждать себя в том, что ты сам строишь свою жизнь, тем больше доказательств ты получишь от Бога, что от тебя самого ничего не зависит, и что без Бога ты игрушка в руках сатаны, с которой он делает все, что хочет!»
Но… попробую по порядку.
Лет десять я уже бичевал в этом городке и его окрестностях.
Из-за развала Союза все мои попытки восстановить потерянные документы заканчивались безрезультатно.
И ментовские и самостоятельные запросы в Россию насчет «формы 1» оставались без ответа. И, чем дальше, тем реже я ощущал, что они вообще мне нужны - документы эти.
С весны до осени я крутился на всяких калымах и шабашках,а на зиму пристраивался к кому-нибудь печку топить и со скотом управляться.
Но время от времени, особенно после двух-трех стаканов, появлялось чувство, которое я называл – «душа на волю просится».
И вот как-то я подписался на разгрузку двадцати тонн угля с прицепа КАМАЗа. Из трех приглашенных бичуганов пришел я один. Но тогда здоровье у меня было,как у лося,поэтому я в таком темпе
перекидал весь этот уголь, что водитель КАМАЗа Алексей от удовольствия даже позвал меня к себе домой поужинать.
За время ужина, который сопроводили две бутылки водки, Алексей, его жена и теща беспрерывно задавали мне вопросы – кто такой, откуда взялся, как сюда попал, есть ли родные и где они. Закончилось все это тем,что меня положили спать в летнюю кухню.
Но заснуть я не успел. Пришел Алексей, принес еще полбутылки водки и несколько ломтиков сала. Первым отхлебнув большой глоток из горлышка, сунул мне бутылку и, жуя сало, проговорил: «Вот какие пироги получаются. Я так понимаю, что тебе главное - в Россию попасть. Через границу перебраться. Еще где-то неделя – и мы пятью машинами пойдем на Челябинск. Туда погоним муку, а обратно – опять же уголь. Хочешь со мной?»
Я удивился: «Так на границе меня же заметут! Как пить дать, застукают. И тебе еще нервы потреплют за такого пассажира».
Алексей нахмурился и поднял ладонь: «Я всегда знаю, что говорю и что делаю. У меня в жизни принцип – не подставляйся сам, и не подставляй других. На границе этих обормотов волнует только наш груз,документы на этот груз и бабки, которые они с нас снимут. А ты возьмешь в руки баллонный ключ – и ходи вокруг машины. И даром ты никому не нужен будешь. В общем, до утра подумай».
И Алексей собрался уходить.
А чего тут думать, когда водочка по жилам гуляет – играет? «А я в Россию, домой хочу!
Я так давно не видел маму».
Говорю ему: «Леша! Спасибо тебе! Конечно, я согласен Вот только где мне эту неделю перекантоваться?»
Алексей небрежно махнул рукой: «Да здесь и перекантуешься. Поможешь пока по хозяйству – с огородом там, с поросятами. Спать будешь здесь. Только уговор – до отъезда сухой закон». Я заерзал, зная свой организм: «Ну, похмелиться-то надо будет завтра…» Алексей глянул на меня: «Ладно. Стакан я тебе налью – и все! Понял?» Я согласно кивнул: «Понял».
Всю эту неделю я пахал, как папа Карло. Совал нос во все дырки, отремонтировал все, что попалось на глаза – и забор, и крыльцо, и крышу сарая; даже печку в бане переложил. Плюс к этому – поливка-прополка огорода и уход за поросятами.
В общем, за день до отъезда Алексеева жена со своей матерью долго меня уговаривали никуда не ездить, а остаться жить у них. Их, конечно, можно было понять. Ну, как же – человек избавил от всех забот по хозяйству, не пьет, да еще можно ему не платить!
Но к вечеру появился Алексей и пресек эту агитацию: «Уговор дороже денег. Завтра выезжаем».
Да. Выехать-то мы выехали. Но… Не только до России – даже до границы я не добрался.
Когда мы сели в кабину, совершенно неожиданно для меня Алексей дал мне полуторалитровый пластиковый пузырь: «Это спирт. Уже разбавленный. Премия тебе, за хорошую работу, Особенно за печку в бане - бабы мои прям не нахвалятся». Я на всякий случай уточнил: «И что – можно выпить? Сухой закон отменяется?» Алексей кивнул головой: «Валяй, сколько душе угодно. Я бы и сам сейчас врезал, да за руль некого посадить».
В общем, где-то через час я уже умиротворенно кемарил, прислонившись к двери. И все, что произошло потом, вспоминается теперь, как туманные обрывки.
Помню, остановились мы у поста ГАИ. С моей стороны подошел гаишник, открыл дверь и поманил меня рукой. Я посмотрел на Алексея. Тот пожал плечами и отвернулся. А у меня после многочисленных посещений приемников-распределителей и КПЗ при виде красивых фуражек появлялось остолбенение, и я терял способность к сопротивлению. Вылез я из кабины и пошел, как баран, за гаишником. (Что интересно – свою сумку я с собой захватил.
Как догадался?)
У каменного домика поста была деревянная пристройка. Туда меня мент и запер.
Взревел дизель и… постепенно стих где-то вдали. Я сел на корточки, приложился к пузырю (где еще много было наркоза) и закурил. Помнится, даже не ломал голову – что вообще происходит. Как истинный философ – сидел и ждал.
Сколько я там пробыл – понятия не имею. То отключусь, то очнусь. В очередной раз встрепенулся, когда опять услышал дизель снаружи. И замок загремел. Я вскочил, схватил сумку: «Ура! Алексей вернулся! За мной!» Вывели меня на улицу, а там уже вечерние сумерки. Стоит КАМАЗ, да не тот. Не бортовой, а рефрижератор. Запихали меня внутрь, закрыли и… опять я еду. Куда-то.
Зажигалкой посветил кое-как – на полу разобранные картонные коробки. Сгреб я их в кучу и улегся сверху. Подкрепил философский склад ума парой глотков, сжевал ломтик сала, покурил. И по новой – то отключусь, то очнусь. Прямо можно сказать – я мало что помню. Из дороги осталось в голове только пересадка с КАМАЗа на джип (который почему-то четко запомнил – трехдверный форд «Маверик»).
В конце концов, вся эта тягомотина закончилась тем, что я оказался посреди ровной, как стол, степи. Небольшая землянка, яма – месить глину, навес, под которым сохли саманные кирпичи, кучи глины и соломы, баки с водой. У меня на ноге – браслетка с двумя заклепками и цепь – метров пятнадцать. И напарник с такой же цепью на ноге. Худой, чумазый, бородатый. В землянке, куда он меня завел, стояло два топчана с какими-то тюфяками, ящик с бутылками (как я потом узнал – самопальная водка) и большой казан с манной кашей. (Она приготовлялась в экономическом стиле – манка с вечера заливалась водой; к утру она разбухала и считалась готовой). Еще был мешок с крупой и картонная коробка с табаком-самосадом и пачкой газет.
Напарник мой – звали его Павел – видя мою заторможенность, сначала дал мне похмелиться (свою сумку с пузырем я то ли потерял, то ли ее у меня отобрали), а потом начал постепенно вводить меня в курс дела.
Как оказалось, мы с ним должны были делать саманные кирпичи. Норма – сто пятьдесят штук в день. Будет меньше – будут бить. Предыдущий напарник Павла перепил и спьяну вообще отказался работать. Его сильно избили, сломали обе ключицы и увезли неизвестно куда. Так что водкой особо увлекаться не стоит. Но, с другой стороны, если вообще пить не будешь – могут решить, что задумал побег. Так что, если не будет желания пить (как у Павла) надо просто понемногу выливать куда-нибудь.
«Ну, работать бесплатно нам не привыкать» - подумал я. «Оглядимся, оботремся, а там видно будет, каким макаром отсюда ноги уносить».
(Забегая вперед, сразу могу сказать, что от постоянного прихлебывания из бутылок желание «уносить ноги» появлялось все реже и реже, а потом вообще пропало).
Вставали мы с рассветом. Я проглатывал полстакана водки, заедал манной кашей и сворачивал большую, как сигара, самокрутку. Паша не пил, кушал кашку и тоже закуривал. А потом… Потом начинался трудовой процесс.
Месили глину с рубленой соломой, набивали формы, раскладывали полуготовые кирпичи для сушки – в общем, ничего особо интересного. Периодически я заходил в землянку, «принимал на грудь» очередные полстакана, мы перекуривали и – дальше «влачили свой жалкий жребий».
Паша тоже был по натуре своей работяга, поэтому с нормой мы справлялись без особого напряжения. Ближе к вечеру приезжала телега и несколько верховых. Проверяли выработку, забирали готовую продукцию и пополняли наши убывающие запасы – водку, манку и табак.
По вечерам мы с Пашей беседовали «о жизни». Разговоры были, конечно, специфическими – ну, как же, я поддатый, а он трезвый. Например, когда я узнал, что Паша – верующий, да еще и баптист, я развеселился и стал приставать к нему: «Паша, вон верблюд шляется. Можешь склонить его к лютеранству? Паша, погрози ему пальцем и скажи: верблюдик, верблюдик, большая ты стерва!»
А Паша спокойно спросил: «Чем же это я так похож на отца Федора? Что я, у тебя колбасу украл?»
Потом помолчал и без всяких предисловий вдруг заявил: «Боря, пропадешь ты без Бога. Тебе надо покаяться и обратиться к Иисусу Христу».
Я невесело засмеялся: «Уж кто бы говорил – только не ты. Ты верующий, я – нет, а оба сидим на цепи, как дворняжки. Ну и какая разница?»
«Разница такая, что я знаю, почему я здесь. Я начал грешить, начал отходить от Бога – в общем, упал. А сейчас я покаялся, Господь меня простил, и я уверен, что Он извлечет меня из тинистого болота, из страшного рва. Я знаю, что буду спасен. И знаю, что если ты покаешься – и тебя Господь спасет».
Я отхлебнул из бутылки и пробурчал: «Иди ты, Паша, туда, откуда родился. Неубедительно у тебя получается».
Встал, вышел из землянки, лег на спину и стал смотреть в звездное небо. Мысли у меня прыгали, как будто в чехарду играли: «Если я покаюсь для того, чтобы отсюда выбраться – это какая-то брехня получается. А зачем тогда мне каяться?
В принципе, здесь не так уж и плохо. Выпить-закусить есть, курево – тоже. Особо не перетруждаюсь. Вот только куда нас денут, когда дожди начнутся? Хоть бы ангел какой-никакой появился бы. Поговорить бы с ним. Тогда бы, наверно, поверил бы. А во что - поверил? Как говорил тезка мой, рыбачок из Мурманска, - что Бог есть – я верю. А вот в то, что люди вокруг него нагородили – верить неохота. А с другой сторонымного ты знаешь? Новый Завет прочитал один раз – а что из него помнишь?»
Паша вышел из землянки и присел рядом со мной: «Борис. Давай я за нас помолюсь? Ты только в конце скажи «аминь».
Я сел и подобрал ноги: «Да молись, мне что, жалко, что ли?»
Странно. Слушая его молитву, я вдруг почувствовал, что грудную клетку мою наполняют какие-то щекочущие пузырьки. Начало щипать глаза и беспричинно потекли слезы и сопли.
«Аминь» - то я проговорил, но тут же, сконфуженный тем, что так раскис, стал Паше объяснять, что после долгих запоев нервная система сильно ослабевает. А Паша похлопал меня по плечу: «Я очень рад за тебя! Сердце твое стремится к Богу». Я встал и, проворчав: «Ну-ну», ушел в землянку.
В тот вечер я больше не пил.
А с утра все покатилось, как обычно. Правда, когда встали, я неожиданно для себя попросил Пашу: «Научил бы меня какой-нибудь молитве». И за полдня с его слов я запомнил «Отче наш». Паша мне что-то втолковывал – типа, это вроде образец, конструкция, скелет любой молитвы. Я ему ответил: «Сам ты скелет! И ни хрена в молитвах не понимаешь!»
«Отче наш» легло у меня внутри так уютно, как будто всю жизнь там лежало. Надо, не надо, и про себя, и вслух, то подряд, то вразбивку – я почти весь день повторял эту молитву.
Но водку продолжал пить - организм требовал очередной дозы. К вечеру я привязался к Паше: «Не пить я не могу – боюсь, крыша поедет. Какой тогда смысл молиться? Когда делаешь и нашим и вашим –в результате получается никому», Паша пожал плечами: «С одной стороны, тебе надо молиться Господу, чтобы Он избавил тебя от тяги к водке. А с другой стороны, Он избавляет нас от врагов, а не от друзей. Пока ты сам не захочешь бросить все без толку». Я с сомнением покачал головой: «Сам я вряд ли захочу, взамен надо что-то. А что – не знаю». Паша вздохнул: «Эх… Была бы у нас здесь Библия…» Я спросил: «Ну и что бы было?» «На пальцах это не объяснишь. Одно могу точно сказать - если не будешь все время читать Слово Божие – никогда и ничего у тебя не получится. Аминь». Я хмыкнул: «Ну, это ты загнул. Что ж его, наизусть учить, что ли?» Паша махнул рукой: «Это бестолковый разговор. Пока ты сам с Божьей помощью не поймешь, зачем тебе Библия – объяснять нет смысла. Это же не моральный кодекс строителя коммунизма. Прочитал – и забыл». «А что – кодекс? Я помню, там много чего хорошего было. Другое дело, что его никто не выполнял». «Да что было там хорошего – коммунисты из Библии сперли! И, кстати, Божьи заповеди тоже… мало кто выполняет. Ведь после поклонения Богу там все держится на любви к ближнему. А где она?» «Кто – она?» «Любовь эта самая. Все только и знают, что гребут под себя». «Много я под себя гребу? Или ты?» «А нам нечего грести! А дай возможность – неизвестно, как бы мы себя вели». «Тебя, дяденька, послушать - жить нет смысла, надо застрелиться. Чего ж ты тогда гундишь – не пей, не пей! Во, кстати. Хлебануть надо. А то от этих разговоров все пересохло». И я с удовольствием заглотил граммов двести водки.
Паша осуждающе покачал головой: «Город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих. Так сказано в Писании». Я сплюнул и повысил голос: «Паша! Я уже тебя посылал кой-куда? Опять же иди туда! Ты что – един в трех лицах? У самого-то за здравие, то за упокой! А я у него, видите ли, раздвоился!» Паша вскочил и тоже заорал: « Выбирать надо! И тебе и мне! Что-нибудь одно!» и как-то сразу погас, утих. Снова присел на топчан и долго смотрел на ящик с бутылками. Потом с остервенением плюнул и выхватил из ящика бутылку: «Да пр-р-р-р-ровались оно все!..» И, не отрываясь, кончил из горлышка всю бутылку.
А у меня после этого Пашиного взбрыка почему-то пропало все желание. Посидел я, посидел, выплеснул водку из стакана и растянулся на топчане. «Отче наш! Да будет воля твоя на земле, как и на небе… «Если бы, да кабы, да во рту росли грибы…»
Всю ночь Паша колобродил туда-сюда – из-за него и я не выспался – звякал бутылками и что-то подолгу бормотал.
Когда я проснулся, Паши в землянке не было. Выглянув наружу, я увидел, что он уже в яме – месит глину. Я выхлебал утренние полстакана, поел каши, покурил и присоединился к напарнику.
А вечером вместе с обычной компанией проверяющих приехал очень толстый бабай. Как только его лошадь везла… Бабай подъехал ко мне и что-то спросил. Молодой парень перевел: «Со скотом когда-нибудь дело имел?» Я пожал плечами: «Одно лето пас отару кошкаров». Парень сказал бабаю: «Барбамбия!» А тот ответил: «Керкуду!» И в шесть секунд у меня сбили заклепки с браслетки на ноге и закинули меня на лошадь к бабаю – сзади него. Как ни странно – лошадь и меня выдержала. Паша в это время был в землянке, так что мы даже попрощаться не смогли. Больше нам с ним увидеться не довелось.
На новом месте я осваивался и приходил в себя недели две. Главное, что изменилось – это то, что в вагончике, в котором я теперь жил, не было ящика с бутылками.
Вагончик стоял на берегу речки, в которой было поставлено две сети. Младший сын хозяина отары, которой я теперь командовал, каждый день привозил мне еду – вареное мясо и баурсаки. Чай я кипятил на паяльной лампе. Рыбу из сетей я частью солил и вялил, а остальное забирал сын хозяина – его бабушка обожала жареную рыбу.
Отара не доставляла мне никаких хлопот – утром я выгонял ее из калги-загона, и весь день она находилась под надзором пяти больших собакевичей,с которыми у меня сразу наладились хорошие
отношения.
«Отходняк» у меня проходил тяжело. Бабай сам не пил, поэтому считал, что и другим тоже не надо.
Поэтому все мои попытки через сына выпросить хоть граммульку кончались большим кукишем. А меня бросало то в жар, то в холод; то сутками ничего не ел, то, наоборот, наедался до тяжелой, изматывающей рвоты. По ночам с закрытыми глазами смотрел мультфильмы-ужастики и слушал непрерывные «голоса». В минуты прояснения я - то про себя, то вслух – читал «Отче наш». Это было моей единственной поддержкой.
Потом вновь накатывала мутная волна, которая почти целиком накрывала меня. Честно сказать – было несколько моментов, когда я ясно ощущал – вот он, финиш! И сопротивляться темному безумию уже не было сил. Да и не хотелось. Но… опять же, когда сами собой в голове начинали звучать слова «Отче наш» - темнота и страх отступали, появлялось чувство облегчения и надежды на что-то.
Рано или поздно - все кончается. Кончился и мой «отходняк». Пришел я в себя и физически, и психологически. Более или менее. Местами. Присел я на ступеньку лесенки у вагончика. Тут же рядом появился пес, который полез ко мне целоваться. Потрепал я его за ухо и задумался». Да-а, Борис Федорович. Дальше некуда – вот до чего ты доигрался. Уж если ты считал неплохой жизнью существование с цепью на ноге – значит, ты не человек, а травоядное животное. Насекомое. Инфузория.
В общем, бежать надо отсюда. И, чем скорее, тем лучше.
Нет никакой гарантии, что через месяц меня опять не перебросят на другой «объект». Опять будет цепь на ноге и «пей, сколько влезет». Я встал и огляделся, На степь опускался вечер.
С помощью собачек я загнал отару на ночевку, извинился перед ними, что оставляю их одних, и… ка-ак рванул оттуда! От большого ума даже не взял с собой ни поесть, ни попить.
Одна мысль только была в голове: «Галопом отсюда, галопом! Типа, лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Потому, что если поймают – мало не покажется. Если вообще в живых оставят.
Всю ночь я, активно перебирая ногами, шагал на запад. (Я доказал ему, что запад – где закат…) Потом весь день валялся в какой-то ямке.
С наступлением темноты опять пошел. Первоначальный энтузиазм мой куда-то пропал. Почему-то. По ночной степи временами слышался зловещий вой – то ли волки, то ли одичавшие собаки (которых я боялся еще больше, чем волков). Одуревший от жажды, усталости и голода я плюнул на все и не стал утром прятаться. Шел я уже совсем не по-спортивному, а какой-то пеликаньей походкой.
Но, все-таки, если на горизонте появлялись столбы – признаки дороги – я отваливал в сторону.
А на третий день я уже был согласен на то, чтобы меня догнали – поймали. С безразличием думал: «Ну, убьют, так убьют. А так – или сам крякну, или собаки съедят».
И, увидев в очередной раз столбы, пошел к ним. Там оказалась накатанная проселочная дорога. По ней я и побрел.
Шел я медленно и в такт шагам про себя повторял: «Отче… наш… спаси… сохрани… Отче… наш… спаси… сохрани…»!
Ближе к вечеру я услышал сзади звук мотора. Меня догоняла какая-то машина. Я даже облегченно вздохнул: «Слава Богу, догнали. Пусть делают, что хотят. Лишь бы попить дали…» Я брел посреди дороги,поэтому белым «Жигулям» пришлось меня объехать. Машина поехала дальше, и до меня постепенно дошло: «Бить меня не будут. Но и попить никто не даст».
Отъехав от меня метров на двести, машина остановилась. Когда я до нее дошел, дверь открылась, и из машины выглянул пожилой мужик. «Это откуда ты такой красивый взялся?» - спросил он с усмешкой. (Видок у меня был, конечно, жутковатый). Я показал большим пальцем за спину: «Оттуда. Попить нету?» Мужик дал мне начатую бутылку минералки. Боже мой! Какую радость, оказывается, может доставить человеку вода! Глядя, как я пью, мужик покрутил головой и спросил: «Куда ж ты идешь-то? В смысле, куда тебе надо?»
Переведя дух после жадного питья, я проговорил: «Чем дальше от этого местатем лучше». Мужик немного подумал и сказал: «Ну, залезай тогда. Я далеко еду».
А я посмотрел сначала на свои штаны, а потом на чехлы сидений в машине. Мужик одобрительно кивнул и вылез из машины. Открыл багажник и достал оттуда большой кусок кошмы: «На, постели на заднее сиденье».
И поехали мы. И опять у меня в голове все смешалось. То благодетель мой меня толкает – будит и сует что-нибудь поесть-попить. То я ему рассказываю свою «епопею». Еще помню, как он смеялся: «Это я-то Божий посланник? Ха-ха! Ну, ты точно переутомился!»
Сколько времени мы ехали, куда – я понятия не имел, да и не хотел. Сначала, помню, мелькала мысль, что этот мужик может запросто, точно так же, как Алексей, продать меня еще в какой-нибудь филиал «камышового рая». Но, засыпая, я повторял в голове «Отче наш» и успокаивался.
Кончилось это путешествие тем, что мой спаситель (звали его Михаил) растолкал меня: «Проснись, нас обокрали! Боря! Я уже приехал. Ты на окраине слезешь, или тебя в центр, к вокзалу закинуть?» Я протяжно зевнул и протер глаза: «А где мы есть-то?» И тут Миша называет городок, к которому мы подъехали. Я немного помолчал, а потом засмеялся. Смех постепенно перешел в такой хохот, что Миша остановил машину и схватился за монтировку: «Э, ты чего, Боря?» Я с трудом перестал смеяться и, прерывисто, как-то судорожно вздыхая, объяснил: «Миша! Вот отсюда меня и увезли. На КАМАЗе. Господи! Как тесен мир!
Вези меня, Миша, поближе к линейному отделу полиции. Сдамся я в кутузку. Все равно – как увидят, так и закроют».
………………………………..
В кутузке мне недели две не давали покоя. То менты, то чекисты вытаскивали меня из камеры и допытывались – где я был? Чуть не чемоданы фотографий я просмотрел: «Кого-нибудь из них ты там видел? А пейзаж там был какой? А речка как называлась?» В общем, кучи вопросов, а ответ примерно один и тот же: «Я был пьян и ничего не помню».
В конце концов, от меня отстали. А про камазиста Алексея мне сказали, что он со всей семьей уехал в Россию.
А когда меня выпустили из кутузки – «все вернулось на круги своя». Опять «поплыл я по реке, и голова была в тоске». А лекарство от тоски – старое, проверенное, и на него надо было зарабатывать. Поэтому я редко вспоминал и «Отче наш», и то, как я вопил душою, обращаясь к Господу, когда очень припекало. Когда казалось, что выхода нет. В общем, еще раз посмотри заглавие.
Борис Егоров специально для www.protestant.ru
