"Московский Комсомолец" интервью Яна Смирницкого
— Я спрашиваю лично вас, Александра Сокурова: какое будущее ждет нашу страну?
— Трудное, полагаю. Трудное. Если не будет формироваться гражданское общество, то Россия прекратит свое существование.
— А оно не формируется! Хоть ты разбейся об стену…
— Не формируется, согласен, согласен. Но, видите ли, такие вещи сверху не делаются. Если какая-то часть либерального населения не продолжит сопротивляться, настаивать на своей точке зрения, на своей позиции — маниакально, постоянно! — гражданское общество не сформируется. Указом президента это невозможно внедрить. Считаю, в Москве и в Петербурге есть основания говорить, что такое общество есть: скажем, мы всеми силами сопротивляемся разрушению Санкт-Петербурга. Много лет. Это борьба идет в прямом смысле слова. И не только с этим газпромовским уродством. Но и с прямым разрушением города, которое, увы, происходит каждый месяц: какие серьезные потери насчитываются! Ужасно.
— Есть такая организация “Архнадзор”, которая все то же самое говорит по поводу Москвы…
— То, что мы, питерцы, смогли остановить масштабное разрушение у себя в Питере, — этого не смогли сделать в Москве. В Москве очень поздно проснулись. Когда уже центр города, необыкновенная прекрасная старая Москва, эта уникальная для всей России часть городской среды (именно среды, а не только архитектуры) — была уничтожена. Мы сопротивлялись властям петербуржским, а в Москве так иронично посматривали на нас: дескать, что вы шевелитесь, ничего все равно не получится. Но теперь и в Москве смотрят на наш опыт: скажем, мы, узнавая об очередном факте уплотнительной застройки, просто приходили в сквер и засаживали его деревьями, причем каждый известный человек оставлял табличку: “дерево посадил такой-то”. Я тоже оставлял такие таблички. И вы знаете, там запрещали что-либо строить. А что делать? Кроме нас — никто не поможет. Парламент городской ничего не делает, это просто отдел администрации, и никакого процесса соревновательного между законодательной и исполнительной властью, конечно, в городе нет. Боюсь, что похожая ситуация и в Москве. Везде городские парламенты обслуживают городские власти.
— И не только парламенты… Еще вопрос: Александр Николаевич, волнуют ли вас отношения между народом и институтами церкви, потому что все тут идет наперекосяк…
— Я — русский человек, считаю себя православным, но для меня нет вопроса отношения “народа и церкви”. Оно еще не сформировалось. Есть другое: православная церковь откровенно политизируется и повторяет свои ошибки — то, что было в эпоху монархизма. Те же самые ошибки, за которые она потом очень дорого расплатилась, когда начался общенациональный бунт. Причем церковь первой понесла страшные потери от революции и гражданской войны, потому что она точно так же несла ответственность за развал и катастрофу в стране вместе с самодержавием. Сейчас ее сращивание с властными институтами — это опасный и абсолютно тупиковый путь. Государство должно оставаться светским. Это параллельно существующие, но совершенно не пересекающиеся институции. Всякое пересечение искусственно и является волюнтаризмом.
— Внедрение обязательного православного предмета в школах…
— Это уже нарушение Конституции.
— Все знают, что вы делаете свои фильмы долго, тщательно, не гонитесь ни за наградами, ни за длинным рублем, фильмы на крови. Но есть ли авторское кино в России как класс?
— Тут так: все, что мы можем назвать русским кино, — это именно авторское кино. Все остальное — не кинематограф, а визуальный товар. По сути, большинство фильмов советского периода — авторские. Все известные режиссеры, чьи работы вызывают у нас гордость как у соотечественников — и Бондарчук, и Митта, и Данелия, Алов и Наумов, Герман (вообще пиковая вершина), — все они творцы очень серьезных, индивидуальных произведений, несмотря там на всю советскую цензуру… и ничего подобного в Америке нет.
Мы (человека, может быть, 3—4) отрабатываем уже сколько лет буквально… стоим на защите интересов национального кино. Только такое кино востребовано в мире. Я пять раз участвовал в Каннском фестивале, вы думаете — почему? Потому что именно с авторским кино ассоциируется русский кинематограф. Поделки коммерческие и сериалы никому не нужны, в том числе и национальному телевидению. В скором времени этот могильщик кинематографа — наше телевидение и государственное, и частное — это поймет, я уверен.
— Как-то у Познера в эфире вы сказали, что в кино попали случайно, картинка для вас не главное, на первом месте всегда будет текст, литература…
— Да, литература всегда была важнее. Потому что литература есть пространство большой сложившейся культуры. А в кинематографе ничего нет. Ни культуры, ни традиции, к сожалению. Даже за сто лет — ничего. Потому что слишком быстро кино выбрало для себя такую вариацию существования, как коммерческое существование. А литература поздно пошла в услужение коммерции. Поэтому киносреда очень тяжелая. Очень мало людей образованных, по-настоящему вдумчивых, мало людей, которые несут гуманитарную ответственность за свой труд, готовы заниматься лингвистикой, изучением языка кино… К тому же профессия очень индустриальная, дорогая. Даже на самое-самое недорогое кино в наше время надо иметь сотни тысяч долларов. Деньги огромные. И это большой минус кинематографу как художественной области. Потому что по-настоящему большие произведения могут обрести стоимость только со временем… А это испытание временем (какие-то даже 15—20 лет) — уже чрезмерная сложность для кинематографа, он не проходит это испытание. Так что не могу сказать, что кино для меня — это самое-самое! Просто судьба сложилась так.
