В начале 16 века монах августинского ордена по имени Лютер, провозгласив solo, изменил историю мира и открыл новую страницу саморефлексии Церкви.
Многие современные аналитики, особенно из лагеря традиционной Церкви, считают эти solo чрезмерно категоричными. Они говорят, не будь принципы Лютера столь категоричными, и тогдашняя Церковь, и мы нынешние легко согласились бы с этими положениями.
В ответ всегда можно заметить: не будь принципы Лютера столь категоричными мало бы кто вообще пришел в чувство. Но психологией здесь не обойтись. Поэтому поставим вопрос: зачем Лютеру понадобилась такая категоричность?
Возможна ли ситуация, когда пастор превратится в волка?
Лютер такую ситуацию предполагал. Более того, рассматривал как существующую проблему.
Мы, перед которыми лежит двухтысячелетняя история Церкви, о таких ситуациях наслышаны.
С такой угрозой сталкивались уже апостолы, о ней предупреждал Иисус, предостерегая о волках в овечьей шкуре.
Итак, сама мысль об этом чудовищна, но если такое, возможно, то, что делать овцам? Как самих себя защитить? И что еще сложнее и тревожней: как себя защитить от пастора-волка в овечьей шкуре?
Лютер дал ответ: С ПОМОЩЬЮ ПИСАНИЯ. Это был принципиальный ответ, из которого вытекало немало важных последствий, и этот ответ объяснял многое.
1) Писание возникло, хоть Иисус сам ничего не записывал, и записывать не заповедовал.
Сам Лютер хранил приоритет устного слова. И тем не менее, реформатор настоял на сугубой ценности Писания.
Надо понимать, что всякая запись устного слова неизбежно приводит к интерпретации этого слова. Тем более всякое толкование суть интерпретация. Причем троякая — и в момент самостоятельного понимания текста толкователем, и в момент допущения толкователем понимания тех, на кого направлено его толкование, и в момент понимания слушателями толкования и толкователя.
То есть Писание к устному Слову нечто добавляет. И что же это за добавка? Речь идет об искажении Слова Божьего? Об узаконенном святотатстве? Нет, речь идет о неизбежной добавки второй природы — тварной. Причем одновременно в двух пространствах — человеческом и лингвистическом. Ведь любой язык, на котором мы высказываем Откровение или фиксируем Его в письме обладает силой самоговорения, самовыражения, а, значит, интерпретации.
Поэтому любое воплощенное Слово имеет двойную природу.
Поэтому христологический догмат каппадокийцев схватывает двойную природу не только исторического Христа-Слова — рожденного, распятого и воскрешенного, но и Слова устной традиции, и Слова Писания, и Слова дальнейшей письменной традиции.
Поэтому не нужно бояться и с подозрительностью относиться к человеческому в самом Писании, к стопроцентно человеческому.
2) Понимая вышесказанное Лютер, тем не менее, формулирует принцип Solo Scriptura. И у него были на то основания.
Отдадим ему должное: виттенбергский монах сделал точный хирургический надрез современности. Устная традиция нарушена, местами исковеркана. Организм Предания загрязнен, забит шлаками. Церковь коррумпирована и страдает симонией. В этой ситуации последняя надежда и опора — это опора на Писание. Отсюда приоритет Писания перед иными формами несения Благой вести.
3) Образ овцы, могущей обойтись без пастора, более того, овцы, могущей стать пастором — это безусловно образ революционный. Может быть не столько для духа Евангелия, сколько для средневекового сознания. Образ, заквасивший Новое время, явивший человека склоненного над книгой, человека-читающего, человека-думающего, человека самостоятельно трактующего Писание. Человек, проявивший самостоянье в отношении Писания, вторым шагом проявляет самостоянье в отношении Природы — Второй Книги Творца.
Кант вообще свяжет образ глупой овцы с румяной молодостью человечества, а умение обойтись без пастыря с процессом взросления человечества.
4) Применить к Слову-Писанию принципы христологического догмата — выявив в Нем две природы — только часть дела. Не менее важно применить принципы догмата тринитарного. Это значит, раз всякое Слово (начальное, историческое, устное, Писания) от Бога, значит, за всяким Словом стоит Отец, а где Отец и Сын, там всегда и Его Дух. Поэтому в самом Писании есть Дух. Значит, Писание может трактовать само себя. Это был тезис на котором Лютер сугубо настаивал.
В этом вопросе реформатор противопоставлялся и католикам, и анабаптистам. Первые настаивали, что только Церковь толкует Писание, вторые — что только особые люди, на которых почивает Святой Дух.
Католики обосновано замечали: Церковь в лице апостолов и первых учеников положила устное Слово в письменное. Затем Церковь с опорой на Предание отобрала из множества книг только те книги, которые наиболее точно передавали Радостную весть, из которых и был сформирован канон. Следовательно, только у Церкви ключи толкования.
В свою очередь, анабаптисты не верили, что любой христианин, пусть даже великолепно обученный, пусть даже находящийся на вершине церковной иерархии, может толковать Писание. Писание открывается только тем, кто уже стяжал Дух, ибо только Дух читает Слово. А человек в этом пассивен, но может прислушаться к этому священному шепоту.
Лютеру нужно было оставить человека наедине со Словом. Поэтому для Лютера Писание толкует само себя.
5) Применив к Писанию тринитарный догмат, Лютер отстоял суверенитет Писания и перед Традицией (значит и перед вместилищем традиции — Церковью), и перед Пророком.
Отныне европеец знал: Писание само себе гарант, Писание само себя трактует. В отношениях с Писанием, не нужен никто. И пусть никто не навязывает себя в качестве посредника, без услуг которого Писание туманно и герметично. Нет, Писание достаточно просто, чтобы смыслы Его ухватил всякий. Ведь в Писании Дух, открывающийся всякому.
Это важно было крепко усвоить:
И потому пришел Сын, чтобы отпала необходимость в любом другом посредничестве!
И потому дано Писание, чтобы отпала необходимость в посредничестве!
И потому так важно помнить: взяв в руки Писание — ты уже один на один со всей Троицей!
6) Таким образом, Лютер настаивал на предельном эгалитаризме. — Писание может толковать любой член общины — и пекарь, и аптекарь. Это был прямой вызов концепции священной иерархии, утвердившейся в Церкви со времен ее огосударствления и трактатов псевдо Дионисия Ареопагита. Но провозгласив этот принцип, Лютер заложил основание реальному воплощению принципа всеобщего священства. Каждый имеет право и возможность в любой момент как царь или первосвященник войти в Скинию Завета. То есть каждый в любой момент может открыть книгу Писания. Писание — и есть для нас Скиния. Вне Писания, вне всеобщей грамотности, вне наличия Писания в каждом доме — нет и всеобщего священства.
7) Но было бы все весьма просто, если бы было все именно так. Лютер лично убедился в плодах предоставленной человеку свободы. Германия запылала...
Почему Писание кому-то открывается, а кто-то годами безуспешно ломится в эту распахнутую дверь?
Почему Писание кого-то смиряет, а в ком-то разжигает Дух войны и противоречий?
Почему Писание кого-то преображает, а кто-то только пуще надмевается?
Лютер дает такой ответ: Писание само себя толкует и принципиально ясно, только если читающий Писание ищет в нем Христа. При любом другом способе прочтения — научном, познавательном, развлекательном, — текст остается непонятным, темным, опасным.
8) В предельном и честнейшем эгалитаризме таилась величайшая опасность: когда текст Писания может понимать и толковать каждый "пекарь и аптекарь" — тогда открывается ящик Пандоры ересей.
Как здесь быть? Как положить пределы интерпретации? Как привить культуру сдержанности и богобоязненности в толковании? Как институционально минимизировать угрозы всезнайства и зазнайства — когда каждый суслик агроном?
Есть два распространенных способа.
Первый — отдать право толкования Слова спецпредставителям Церкви, остальным — запретить.
Второй — законсервировать толкования в рамках сложившихся школ. По этому пути пошел, например, суннизм, на языке которого это звучало как "закрыть врата иджтихада".
Кто-то скажет, что это способы благоразумных, кто-то, напротив, тех, кого поразил страх.
Страх ереси может убить свободу. А вне свободы знание о Логосе не воспроизводимо. Только будучи свободным, человек примиряется с Богом. Раб примиряется с судьбой. Судя по известной нам священной истории только свободный человек ценен в глазах Всевышнего. Только будучи свободным, мышление само вводит границы, подчиняясь Слову, то есть, облекаясь в Логос.
Поэтому для спасения нужна свобода. Но в свободе есть место и ереси, которая смущает народ, разрушает церковь и разжижает ум. Эта дихотомия и есть Сцилла и Харибда всякой экзегезы.
9) Как быть?
Здесь важна фигура другого и компонент сомнения.
Вслушаемся в слова Ратцингера: "Коренное определение человеческого удела состоит в том, что человек не может найти конечный смысл своего земного существования иначе как в непрерывном споре сомнения и веры, возражения и уверенности. И может быть, именно сомнение, предохраняющее и того, и другого от замыкания в собственном мире, могло бы стать местом их общения. Оно мешает каждому из них целиком уйти в себя. Оно влечет верующего навстречу тому, кто усомнился, сомневающегося — в объятия верующего. Для одного оно есть форма участия в судьбе неверующего, для другого — форма, в которой вера продолжает пребывать в нем, несмотря на брошенный ей вызов."
На Евангельских соборах и онтологических играх мы разворачивали дискурс о необходимости онтологического Другого для того, чтобы самому стать Подлинным. Этот непрерывающийся диалог, конечно же, невозможен с позиции интеллектуального превосходства, а значит, такой диалог удел подлинно сомневающихся, ищущих и нуждающихся — ведь "блажены нищие духом". Нищие до последнего вздоха.
Какими были дела спасения в эпоху Лютера? — Разнообразными и почти что бухгалтерски оформленными. Конструкция обладала безупречной логикой. Убедимся в этом сами.
Индульгенция оплачивается монетой. Монета — плата за труд. Труд — это усилие. Усилие, направленное на богоугодное дело и отданное в сокровищницу Церкви — ценно в глазах Господа. Церковь за столетия благодаря своим святым и заслугам накопила запас прочности и запас святости, того, чем она может поделиться с грешным человечеством. Церковь в состоянии отмолить, повлияв на посмертную судьбу. (Ведь и Израиль и традиционная Церковь молились об усопших, надеясь именно на смягчение их судьбы.) Поэтому Церковь это может, сомневались, в чем только последние негодяи. Но это услуга. А услуга имеет цену. Цена оформляется бумагой. Бумага покупается. Купили бумагу — изменили судьбу.
Все юридически прилично, богословски выверено, логично и безупречно. Индульгенция гарантирует спасение Вам и Вашим близким! Аминь.
Что же настораживает? — Длина цепочки умозаключений. Слишком очевидна дериватизация таинства спасения. Слишком очевиден торг. И за всем этим проглядывает финансовая схема погашения долгов князей церкви. (Вспомним конкретную схему в интересах дома Фугеров.)
Итак, Лютер столкнулся с сотериологическими деривативами, которые базировались на иаковском положении "вера без дел мертва". Поэтому как гвоздь в крышку гроба — Solo fide!
И третий важнейший принцип — Solus Christus,
который нужно понимать так: среди множества образов духовного общения и упования — Николая Угодника, отцов пустынников, новомученников и даже Девы Марии, — только Он, только Он самый нам близкий, даже будучи по своему совершенству таким недоступным, самый слышащий и самый любящий. Он Один и Он Един. И потому самое простое, и верное решение — это со всем, что есть обращаться к Нему, ибо Его ранами и Его кровью мы все уже выкуплены, исцелены и спасены.
Автор: Сергей Градировский тезисы к докладу на Третьей Конференции «Реформация vs революция»
| ||||
| ||||
| ||||
| ||||
| ||||
